Лоскутовы

Но если получится не о лягушках – я переделаю заголовок или весь рассказ.

Больше всего я страдала от людей, которые хотели мне добра. Мама не велела мне дружить с теми, кто на меня плохо влияет. Хорошего влияния я во дворе не нашла. Поэтому влиять на друзей плохо пришлось самой.

Бабушка хотела от меня пятерок по географии. Поэтому раз в неделю, как маньячка, ходила в школу и жаловалась географичке, что я тупа настолько, что заблудившись из школы домой, прихожу иногда только на следующий день. Честный ответ приходилось держать на педсовете, где меня ни разу не дослушали до конца.

Я не хотела, чтобы мама ссорилась с отчимом. Он говорил маме, что из твоей Таньки никогда не выйдет человека. Мама ужасно сердилась и говорила, что жизнь непредсказуема и вдруг выйдет… Ради мира в семье я хотела, чтобы отчим, оказавшись правым, утер ей нос… Но к тому времени, когда я не стала человеком, отчим разошелся с мамой, а потом и совсем умер.

Уже здесь, в Бостоне, в магазине, я уронила себе на ногу мраморную лягушку. Столько времени, сколько я хромала, я ни о чем, кроме лягушки, говорить не могла. В компаниях мои друзья интересовались не только моей ногой. Но слышное из любого угла слово “лягушка” мешало им сосредоточиться. Один очнувшийся приятель спросил, почему лягушка.

А одна подруга сказала: “Да наша эксцентричная Танька теперь собирает лягушек.”

В течение месяца на моем столе стояло 6 пепельниц с жабами, в открытую глотку которых надлежало гасить сигарету… С книжной полки, закрывая названия книг, свешивались деревянные балериньи ноги четырех одинаковых синих лягушек.

Бронзовый светильник в виде лежащей на спине в развратной позе лягушки со вставленным ниже живота штырем для лампы отвлекал внимание моих клиентов и заставлял по ходу менять тему заказанной картины.

Одна пара, получив вместо заказанного раньше еврейского танца эротическую картинку для спальни, оставила мне сумму большую, чем я назвала. – Мы всегда мечтали о такой, – говорили они, а одна стена плача у нас висит в гостиной… И в глазах у них были слезы …

Слух о том, что меня можно осчастливить только одним способом, докатился до Варшавы и Берлина, где у меня тоже оказались друзья.

Мягкие, величиной с пятилетнего ребенка, квакушки, пялились на меня своими теннисными глазами из каждого угла нашего дома. А кошка, не умеющая озвучить свое отношение к происходящему, смотрела мне в глаза и орала нечеловеческим голосом, когда я делала это за нее…

Первое, что я видела в палате, очнувшись от наркоза, это летающие под потолком огромные, разноцветные, надутые гелием существа… Я понимала, что это ангелы, и снова впадала в беспамятство. Я слышала их разговоры между собой, и только мысль, что мы еще не знакомы, мешала мне вмешаться в беседу…

Слишком много накоза, бесцветным голосом говорил один. Ничего, успокаивал другой, если она очнется, значит, жива…

Я верила им так же, как верила своим друзьям. Ради них я чуть было не полюбила лягушек. Мне это удавалось, когда я надолго оставляла дом. Зато, стоило мне оказаться дома…

Впрочем, было в этом и что-то позитивное: я перестала бояться наводнения, серых мышей, бандитов и страшных фильмов…

Летом приехала чикагская часть моей семьи. Я вмяла в их машину привязавшихся ко мне монстров и вернулась в дом. Я рассказала, с какой болью расстаюсь со своим богатством, но в их доме животным вольготней, чем у нас. Что было чистой правдой. Какой бы зверь к ним ни забрел, кто-нибудь равнодушно спрашивал: – “Вы уверены, что это – наш?

– “А кто их разберет, отвечал кто-нибудь другой, если не сбежит, значит – наш”…

Главное, теперь их чикагские друзья пополняют эту отвратительную коллекцию.

Своим же я лицемерно демонстрирую сожаление, но утешаю тем, что алешкина семья обожает лягушек еще больше, чем я.

Но главное, я перестала бояться смерти, потому что знаю, как выглядят ангелы…