Беглый
Вот, давайте, я вам нарисую. Представьте огромное море.
Белое, конечно, на других я не жила. В это море узкой косой врезался маленький полуостров. Маленький, но чуть побольше княжества Монако. Здесь, где полуостров прикрепляется к материку, самое узкое место. Потом он плавно расширяется, чтобы стать похожим на зубатку.
Посредине самого узкого места, это бывший волок, из-под травы до сих пор гнилые бревна виднеются, так вот посредине волока – тоже маленькая избушка, сруб 4.5 Х 4.5 метра. А в избушке – совсем маленькая точка. Это я.
Биологи, что со мной в этом домике живут, разъехались, вернее, расплылись. Кто куда – одни на ленинградскую биостанцию, другие – на московскую. До той и другой примерно 6-7 часов. Но это всё морем. А вокруг меня – лес, густющий, скалы с сиреневым мхом-ягелем и желтыми пролысинами. Только это не пролысины, а, если близко подойти, видно: это моховики, шляпка к шляпке. Можно срезать нужный пласт, как дёрн, и плюхнуть его на сковородку.
Про это место никто, кроме своих, не знает. Ни турист, ни чужой охотник не забредет. Потому я и не забоялась одна остаться.
Да, забыла, в 2-3 километрах от меня – рыбоприемный пункт. Это такой большой сарай. Там всякие большие весы. Рыбаки сюда рыбу свозят. Наловят и сюда. Всё больше селедку. А главный здесь – Антипыч. У него отдельный домик. И сарай, и дом, и будку для надсмотрщика зеки строили. У них наверху на досках и год выбит аккуратно. 37-й.
Антипыч сюда на лето семью привозит на лодке, кошку Машку, да Тузика, глупого жизнерадостного пса. И еще корову. И как она столько часов в лодке стоять может? Хотя… Я вот отвлекаться не хочу, а то бы рассказала, как она по отвесной скале от меня скакала. Словом, Карелия.
Иногда у Антипыча появлялся помощник. Все знают, что это или беглый или вот-вот освободился. Но спрашивать здесь не принято. Здесь про не спрашивание даже свой ритуал появился.
Август. Охотничий сезон еще не открыт. А как без мяса? Селедка уже из ушей лезет. На лесозавод или в Чупу за мясом не наездишься. Но вот в деревне в каждой избе – розоватая жарёха-лосятина. И всякий, кто случайно зайдет, а «случайно» там целыми днями все заходят, так вот от самой двери он должен, кивнув на сковороду с розоватым мясом, понимающе спросить: «Телёнок из Чупы?» И уж тогда, сядет на порожек, снимет калоши и в толстых вязаных носках пройдет к столу. И хозяева знают, что когда к гостю в дом придут, тоже уважительно спросят: «Телёнок из Чупы?» В общем, лучше ни про что не спрашивать. А лучше просто беседовать о том, что видишь. «Однако, дождь будет, вешала вон все попадали». – «Ветер, однако», – с пониманием ответят ему минут через пять.
Как-то весной, приплыв в деревню и не увидя в доме Антипыча кошку Машку, спросила, где же она. Антипыч ответил простодушно: «Я её осенью на полуострове оставил. Мы уж десять лет, как кошку не меняли…» Нет, лучше не спрашивать, а вдруг ответят.
Вообще-то я не это хотела рассказать, а как с одним беглым встретилась. Просто вокруг этой встречи столько постороннего вспоминается. Но это, как рамка узорчатая, в которую моя простая история вставлена.
Вернемся обратно ко мне на полуостров. Помните? – кругом лес, вода, папоротники в мой рост. Я в избе, одна. В сенях настойки всякие – спирт на калгане, спирт на морошке, спирт на листьях брусничных, в погребе, само собой, «телёнок из Чупы». Никого не жду. Если б и ждала – кому я здесь нужна?
Дверь шумно распахивается, ударяется о лавку с ведром, отскакивает и ударяется еще раз. Наверное, ногой, догадываюсь я.
На пороге… знаете есть артист такой Гарик Сукачёв. Только этот страшный. Лицо, как у огромного зайца. Зубы тоже, как у зайца японского происхождения. Вроде, как их много, но кажется, что всего два, на пол лица. Глаза – к вискам подтянуты. Кожа на лице вся в кочках, на каждой кочке по пучку волос… Телогрейка, треух, ружье в руке. Потом испугаюсь, думаю я, главное, ничего не спрашивать…
Но он начинает первым:
– Одна?
– Ну, – по-местному отвечаю я.
Он берет табуретку за одну ножку и бесшумно ставит посредине избы.
– Борщ с мясом? – спрашиваю я.
Но сама себя не слышу. Хочу обойти гостя со спины. Так ловчее встать около печки. Но он поворачивается вместе с табуретом. Ага, догадываюсь я, никого за спину не пускает, наверное, беглый.
Громко хлебает борщ. Достает из него ложкой большой кусок мяса.
– Телёнок из Чупы? – спрашивает он.
«Свой», – успокаиваюсь я, имея ввиду теленка. Видно Антипычу нового работника бог послал.
– Что налить?
Чувствую, что наливочки, клюковки всякие только разозлят его. Решаюсь. Достаю из-под нар 36-литровую канистру со спиртом – нашей валютой на все случаи жизни, наливаю полную кружку. С полки достаю свою флягу и наполняю до самого горлышка.
– Возьми, на охоте согреешься, – говорю я.
Уже с крыльца произносит:
Юрий.
Вот и представился, наконец, радуюсь я.
Хорошо, думаю, что в глухомани живёт… В Москве этого «Сукачёва» замели бы на первом же вокзале. Просто так, потому что нечего тут…
Второй раз я вижу Юрия тоже в домике. С биостанций понаехал народ серьезный, профессора, аспиранты, академик даже один – он раньше никогда беломорскую селедку не пробовал. И тут опять – дверь с отскоком, на пороге он, телогрейка, ружье, глаза разбойничьи к ушам разбегаются. Стоит у порога, каждому по очереди в глаза смотрит, на академике задержался, как зверь, что чует, кто больше всего боится… Потом меня одним глазом нашел, ткнул пальцем, прорычал медленно:
– Эту если кто тронет, – убью.
Повернулся к лесу за распахнутой дверью и вышел, почему-то сняв шапку. Видно, к лесу у него уважения было больше, чем к нам.
Но вообще-то я всё это вспоминаю только, чтобы передать один Юрин рассказ. Потом-то мы с ним подружились. Он заходил к нам часто, и мы не боялись. Тем более, он все равно знал, где у нас лежат канистры со спиртом.
«Я, – начал Юра, – в поселке под Кандалакшей жил. Жена у меня была красивая, все на нее пялились. Пришел я домой после первой ходки , избил ее да голой на мороз и выгнал. Ну, попрыгала она под окном, а потом ушла куда-то…» – «Почему избил?» – «Дак, понятно же. Я ж говорю, она –красавица, а я, вон, глядите, рожа какая. Что, я поверю, что она ни с кем не снюхалась? Не дура, поди… Ну вот. День проходит, два… Тут ко мне завклубом является. «Как ты мог, что ты делаешь, женщину, зимой…»
Выгнал я его, не люблю когда в мою жизнь лезут. Сосед ломился раз пять, теща, другой сосед прямо под окна на тракторе приперся. И все –ах, женщина, ах, мороз… Что ж я, виноват, что зимой отпустили…
Но тут зоотехник меня достал, я, говорит, милицию из центра к тебе приведу… Тут я и начал на него охотиться. То тут стерегу, то там, два раза промазал – один раз руки дрожали после вечера, другой раз муха над мушкой вилась, где муха, где мушка, разобрать не мог. Потом домой пошел. А так-то я человек простой, если мне кто не нравится – сразу убивать иду…
Но тут ко мне сам председатель пожаловал. Так-то нормальный мужик, тоже бабу свою поколачивает, сын у него в тюрьме, тоже просто так сидит. Ну, думаю, поглядим, что этому надо… А он уж в окошко мне два бутыля показывает, не сивухи какой, старку петрозаводского разлива – я в окне дырочку продышал и сам увидел.
Ну, сидим, честь по чести, час, другой… Вот, думаю, один человек нашелся… И тут вдруг, ни с того, ни с сего, он тоже завел: зря ты, мол, голую, на мороз, чуть было не угробил ее… А у меня приемник был, огромный, пятиламповый, новенький почти… Я этим приемником и хрясть ему по башке… Тот – вдребезги».
Юра замолчал. Наверное, это был конец рассказа. Молчали и мы. Воображение дорисовывало картинку. Проломленная голова, кровь на стене, воющие сельчане, милиция, зона… Но душа жаждала подробностей. – «А дальше?» –шепотом спросила я. – «А что дальше, – удивился Юра, – да я там в поселке хорошую деньгу зашибал. Новый приемник купил…»
Вот и всё про Юру.
А я заодно вспоминаю деревню, субботу, у каждой избы черный дым к небу идет, баня по-черному топится. Рыбаки с уловом вернулись. В избе тоже жарко натоплено. Стол длинный такой, народ распаренный.
На одном торце – я сижу, чистая, все мысли в бане смылились, напротив – рыбак незнакомый. Кто по-русски, кто по-карельски.
По-карельски – красивее: тихо журчат, переливчато, как кулички на ихних болотах… Под непонятную речь хорошо новые мысли думаются. Рыбак на том конце рот открывает, рассказывает что-то, кажется мне. Ну да, вот он сфокусировал свой взгляд на моих глазах, рад, что нашел собеседника. Мне надобно выйти, да неловко. Наконец, не выдерживаю. Вернувшись на место, вижу, что рыбак продолжает говорить в те точки, где были мои глаза. Усаживаюсь, стараясь попасть глазами под его взгляд, как под луч лазера… Сейчас вот думаю, наверное, что-нибудь интересное говорит, про что я не знаю.
И кажется иногда, что сидит он там до сих пор, в мои глаза прицеливается и открывает мне свою душу…
