Лоскутовы

История необыкновенных похождений Сени Панюкина будет понятней, если заглянуть в папку секретаря комитета автопробега Москва – Каракумы – Москва, в папку, которая содержит в себе многочисленные заявки и просьбы на участие в пробеге. Перед пробегом эта папка пухла по часам. В нее летели заявления из Коломны и Ленинграда, из Винницы и с острова Сахалин. Старые и молодые люди писали просьбы, предложения и проекты. Все хотели ехать, независимо от своих сил и возраста. Говорят, что Панюкин, молодой инженер, который назван здесь вымышленной фамилией, фигурировал в папке секретаря сразу в нескольких вариантах. Он предлагал себя пробегу в качестве контролера, специалиста – экспедиционного повара и фотографа. Он выступал с бумажками от имени местной секции Автодора, от Латышского клуба и от редакции журнала “Охотник”. Его упорство оправдывается горячим и бескорыстным желанием во что бы то ни стало увидеть своими глазами Каракумы. Если бы он был на восемь лет моложе, он удрал бы от родителей и побежал за колонной пешком. Но здесь случилось иначе.

Близ города Горького в колонне был обнаружен “заяц”. Молодой застенчивый человек в очках и с длинной шевелюрой, зачесанной вверх, сидел в автомобиле и близоруко смотрел по сторонам. Когда его спросили, какую функцию он выполняет в пробеге, он скромно назвал себя представителем. Это подействовало на его соседей, и этого хватило до следующей остановки колонны. Но нельзя непрерывно сидеть в автомобиле. И когда различные участники пробега поинтересовались подробностями, он погубил себя универсальностью. С точки зрения искусства самозванства он совершил необдуманный, незрелый шаг. Одному он назвал себя представителем Автодора, другому – контролером, по третьей же версии он оказался механиком по ремонту. В Горьком контролера, механика и представителя позвали к командору.

– В Москве накануне старта я вам последний раз отказал в месте,- вежливо, но убедительно сказал командор.

– А я поехал,- ограничился Панюкин скромным констатированием факта и покраснел.

– Прощайте,- сказал командор.

И они разошлись в разные стороны. Но в Казани им пришлось опять встретиться. На одной из машин был обнаружен человек, который называл себя чуть ли не вице-командором, хотя эта вакансия была уже занята с избытком: в колонне было три вице-командора.

– Вы на свои деньги вернетесь в Москву? – спросил командор.- Или вам дать на билет с плацкартой?

– У меня нет денег. Вот все, что у меня есть.

Панюкин показал узел, сделанный из двух носовых платков и заключающий в себе книгу, кружку и рубашку.

Нужно ли говорить, что в Чебоксарах, и в Самаре, и в Оренбурге эта история повторялась почти дословно? В Чебоксарах Панюкину удалось получить у завхоза комбинезон, ватник, котелок и синие очки. Он надел их с гордостью, точно рыцарь, наряжающийся в кольчугу и панцирь. Он стал уже своим человеком в колонне и перестал стесняться. Он лазил под автомобили, мазал себя машинным маслом и с особенным удовольствием давал населению сел и городов объяснения по поводу колонны.

– Это импортные машины, это вот наши опытные трехоски,- говорил он,- а вот гордость нашей колонны – шина-сверхбаллон. Смотрите, какая она толстая.

Население смотрело на Панюкина с большим восхищением, чем на толстую шину. Сеня был доволен.

Все дело в том, что в колонне было двадцать три автомобиля, в которых сидело сто человек, и это было вроде небольшого леса, в котором легко мог прятаться Сеня Панюкин. То ли забывали о нем сообщить всем ста человекам, то ли были какие-то другие неувязки на ходу, но, во всяком случае, скоро к Сене Панюкину все привыкли, как привыкли к проселочной дороге, к сигнальным гудкам, к доктору Нечаеву, к обгорелому на солнце носу вице-командора Катушкина. Как-то случилось, что Сене стали даже поручать дежурства по колонне, по охране и по хозяйству. Сеня цвел. Он выполнял свои обязанности строже, чем все остальные дежурные, лихо резал колбасу, сурово будил по утрам каракумцев и делал им жесткие и внушительные выговоры. Однажды вице-командора вдруг посетили какие-то неясные воспоминания о Сене, и он спросил его что он, собственно, делает в колонне.

– Я? Я? – изумился Панюкин.- Я заведую оформлением колонны.

Здесь же вдруг оказалось, что в колонне присутствует еще один заведующий оформлением, но так как тот тоже оказался “зайцем”, то его немедленно и с позором выгнали. Оформление осталось за Сеней, и, чтобы как-нибудь оправдать эту обязанность, Сеня начал рисовать плакаты с лозунгами и развешивать их на автомобили. Плакаты были отменно плохие, всем надоели, и все были довольны, когда Сеня незаметно свел вывешивание их на нет.

В Оренбурге судьба резко повернулась спиной к Панюкину. Командор поймал Сеню и строго спросил:

– Вы еще здесь? Зачем вы едете?

– Как так?! – удивился было Сеня.- Я агитработник и заведую…

– Положение с грузом в колонне очень тяжелое. Мы списываем с пробега ряд участников, чтобы на машинах поуменьшить вес,- сказал командор.- Вы тоже немедленно отправитесь обратно.

– Я хочу ехать в пустыню,- ответил Сеня.

До самого Ташкента молодой человек в очках и с шевелюрой вращался вокруг колонны, как некая туманность, как спутник планеты. В городах он первый встречал колонну, стоя среди толпы, у арки, в комбинезоне, с воодушевлением размахивая фуражкой и узелком с книгой и кружкой. При стартах по колонне отдавался приказ осмотреть все машины – нет ли где-нибудь Сени Панюкина. Колонна бежала от него в ужасе, все-таки зная, что он опять обнаружится среди каракумцев. В Актюбинске он еще раз получил деньги на железнодорожный билет до Москвы, и, когда колонна покидала город, один из трех вице-командоров отвел Сеню за руку в противоположную сторону и, дав сигнал колонне трогаться, вскочил в свою машину и умчался. Сеня сел на поезд и тоже поехал в Ташкент.

Свидание командора с Панюкиным в Ташкенте кончилось так:

– Если вы еще раз покажетесь в колонне – вы будете арестованы. Соответствующие органы предупреждены о вас.

– Я…

– Если вы еще раз придете упрашивать меня, вы будете также арестованы. Прощайте…

Где-то близ Чарджоу было получено письмо от среднеазиатского филиала комитета пробега, в котором сообщалось, что некий молодой человек угрожает покончить жизнь самоубийством, если его не возьмут в колонну. Он худеет на глазах членов комитета, он мучает всех; нельзя ли помочь ему и комитету? Командор ответил телеграммой, которая была кратка и сурова…

Все это я вспомнил для того, чтобы показать небольшую частичку энтузиазма, окружавшего колонну. В нем есть смешное и трогательное. Тут ничего не преувеличено. Я не бросаю камень в Сеню Панюкина и даже жалею, что мы вошли без него в пустыню. Я ходил между рыжих холмов, окружавших колодец Дахлы, в середине пустыни и вспоминал роговые очки Панюкина. Он был энергичен и работоспособен. Такие люди нужны там, где природа упряма, зла и сопротивляется человеку… Мы с товарищем погружали свои сапоги в песок, поднимались на песчаные сопки, опускались в молчаливые котловины. И вдруг мы невольно вздрогнули…

Перед нами появились темные очки Сени Панюкина и сам Сеня, с узелком и шевелюрой, с загорелым лицом и широченнейшей улыбкой!

– Послушайте, Сеня,- произнес один из нас,- если вы тень инженера Панюкина тогда вы, конечно, ничего не весите и вас возьмут поэтому в колонну. Но если вы не тень, тогда мы ничего не понимаем.

– Я не тень! Я… приехал… в автомобиле уполномоченного Туркменсовнаркома… Навстречу вам! – захлебываясь и сияя, кричал Панюкин.- Я не тень. Шесть дней ехали!.. Нас десять человек. Я организовал встречу… Инженер Амелин… Автомобиль… Красноводск…

И он убежал за машиной, крикнул еще напоследок:

– Командор ничего не скажет. Все равно меня здесь некуда девать – пустыня!