Лоскутовы

Вот и мне это слово кажется странным.
Но за каким чертом нас туда занесло – я поясню.
Отчим (фотокорреспондент) – чтобы сделать фотоочерк о замечательных тружениках села.

Мама – чтобы якобы этот очерк написать.
Мол, чем больше очерк – тем больше гонорар… На самом деле – следить, чтобы на дядивитиных фотографиях не были одни труженицы: слишком красивые молдавские девушки – “это неправдоподобно”, – говорила она.

Сын отчима, Женька, – чтобы “поправить свою слабую грудь медом, воздухом, фруктами и здоровой атмосферой семьи”. Потому что он был почти взрослый и жил со своей бабушкой – баптисткой.

Так что надеялись заодно оторвать его “от вредного влияния секты и нездоровой дружбы с их красногубым проповедником”
“Здоровый воздух должен помочь”, говорили они…

Но я – то знала, что он приехал, чтобы ходить в сельпо за продуктами и брать сдачу себе. Чтобы шпионить за мной, доносить на меня, на правах почти взрослого орать на меня, и что-то делать интересное вместе с хозяйской Шуркой в летнем сарае.

Хоть я так и не разглядела, что именно, решила молчать до тех пор, пока ночами он шпарил мне почти наизусть Графа Монтекристо и молчал сам, что я сожрала под окном все зеленые хозяйские помидоры и поносила четыре дня.

Он притворно укорял родителей, что они “совсем не смотрят за Танькой и давно не делали ей (!) котлеты из курицы”.

Я приехала в эти Парканы неизвестно зачем. Меня, как всегда, никто не спрашивал. Все и так знали , что по своей воле я бы фигушки. Я бы лучше даже осталась со своей бабкой. Потому что никто лучше нее не умел так прекрасно за мной “не смотреть”.

До сих пор не могу сообразить, на каком берегу Днестра находятся Парканы. Закрывая глаза, стараюсь вспомнить, в какую сторону мимо меня проплывали отходы лошадиной жизнедеятельности. Но, как только мысленно вижу воду, с большим удовольствием вспоминаю, как я тонула…

Каждый день этой счастливой жизни к нам приходила молочница. С молоком. Иногда приносила курицу или крольчатину. Зато никогда не забывала пригласить нас к себе на обед … “покушаем, побалую вас, москвичей, уж не побрезгуйте!…”

Мама, отказываясь, извинялась так долго и так вежливо, что мне за нее становилось стыдно. 
Близился сентябрь. Впереди маячила школа. Деньги кончились. Гонорар не присылали. Уехать было не на что. Голодный отчим опять стал фотографировать маму…

Молочница больше не приходила. Мама доварила последнюю картошку. Ссориться стали чаще и интересней. Отчим кричал, что Женька никак “не отрывается от этого вурдалака и что он там забыл”.

Мама, защищая Женьку, кричала что-то вообще непонятное: “У тебя все мысли ниже пояса а мальчик помогает этому баптисту разбирать книги на чердаке сам приохотил к чтению а сам на девок смотришь вон Таньке Тарзана приволок с золотым обрезом академического про Надсона и Вересаева молчу …”

На самом деле молчала одна я. Голод не мешал мне радоваться жизни.
Во-первых, я стала ходить в деревенскую школу. За калиткой я снимала синие “городские”, сандалии, пылью и землей натирала босые ноги, сдирала из-под юбки нижнюю, белоснежную, с шитьем, юбку, и прятала ее в лопухи около калитки.

Я ненавидела не только мамину привычку “несмотря ни на что, одевать Таньку как куклу”, но и ее представление о красивой кукле вообще.
Поэтому, став, наконец, “как все”, я впервые в жизни бежала в школу почти с удовольствием.

Были радости и помельче. Время от времени хозяйский сын, завидев меня, качающуюся на срубленных ветках ракиты в глубине двора, что-то просовывал между стенкой и распахнутой дверью сарая, прямо над ржавыми петлями.

Я догадывалась про это “что-то”. Много раз я хотела , соскочив со своих качелей, со всего маху захлопнуть эту дверь! Но не решалась… По крайней мере до тех пор, пока не разгляжу как следует, верна ли моя догадка…

Никто не догадывался о нашем бедственном положении. Ведь мы так шиковали на родительский аванс… 
Уважавшие нас хозяева, (как же, москвичи всё же), поставили в сенях бочку с медом и велели “не стесняться”.

Мешочек с хозяйской мукой мы нашли сами… Наступил день, когда наши уши стали слипаться не только от слова “мед”, но и от слова “лепешка”.
И уж совсем случайно все одновременно вспомнили обаятельную молочницу с ее приглашениями на обед…

Для “нечаянной” встречи с ней отправили, конечно, меня .
Не станет же моя мама весь день играть в футбол на каждой пыльной улице села с местными мальчишками!
Да и от голода ее шатало больше, чем меня …

Когда я, наконец , увидела нашу возможную спасительницу, мою московскую спесь сдуло ветром отчаяния. Подбежав к ней,
я спросила, собрав остатки равнодушия в противный шепот: ” Ой, Вы здесь живете? А то мы к Вам в гости собрались, а адреса не знаем”…

Назавтра мы сидели за добела выскобленным деревянным столом и фальшивыми голосами обсуждали климат, виноградники и чистейшую воду Днестра.
Хозяйки не было уже четверть часа. Мы принюхивались к возможным запахам, их пока не было, мы готовили восторженные восклицания для поставленного на стол… И мы почему-то не смотрели друг на друга.

Сначала появился ее младший сын. В каждой руке у него было по две больших деревянных ложки-долбленки. Молочница несла на вытянутых руках широкий таз с медом. Поставив его на стол, торжествующе поглядела на нас и сказала: “Обедайте, гости дорогие, обедайте, не стесняйтесь! Вас ведь, городских, чем еще удивить можно? Все видали, все едали… А такого меда, как наш, где еще найдете-то? Так что обедайте на здоровье, обедайте…”

Кому-то будет интересно, сколько лет я не могла смотреть на мед…  За всех не скажу. Но сама-то я мед страсть как люблю. И уж лет пять, как впервые
с тех пор его попробовала… Вот и считайте…