Зарисовки и разговорчики
Большие деньги рыбаки заработали. Всё лето рыба шла. Дождей не было. Водоросли сдали – вон сколько! Враз разбогатели. Купили себе часы золотые, как в Петрозаводске носят. Ходят важные, на часы поглядывают, точное время любят. У одного спрашиваю: «Отвезёшь утром в Узкое? К поезду поспеть надо». «Отвезу, – говорит, – жалко, что ли?» «А когда, – спрашиваю, – на берег приходить, к лодке твоей?»
А он только и ждёт, чтобы его «когда» спросили. Рукав телогрейки закатывает, руку к уху сперва, потом уж к глазам подносит. Тут и начинается точное время…
«Ну так, – говорит, – встанем сперва, тогда чаю попьём. Тут и к лодке выйдем. Глянем, вода какая. Если большая, так и ехать можно… А нет ещё – так чаю попьём»… А сам всё это время от стрелок глаз не отводит… Рыжий такой, важный, фукусом да ламинарией сухой пахнет, брови насуплены, очень точность любит!..
И это – из другой жизни, северной. Тоже моей…
* * *
Зашёл на огонёк Антипыч с Тузиком. Пёс повертелся у костра и пропал. Хватились скоро – исчез большой кусок масла. Догадались. Тузик уволок и припрятал где-нибудь на чёрный день».
«Молод ещё, однако, учить надо», – сказал Антипыч.
Через год приезжаем. Тузик головку сыра украл. «Молод, однако, сказал Антипыч, учить надо». Ещё через два года приехали – сало пропало.
«А стар, однако, поздно учить», – сказал Антипыч.
* * *
Белое море. 15 или 17 баб на берегу ждут у лодки механика. Выходной день. Женщины собрались в школу-интернат навестить своих детишек. Механик обещал свозить. А чего не свозить-то? Туда часа четыре-пять, обратно, соответственно, столько же… Да я с ними на станцию собралась, к московскому поезду. Ну вот, сперва большая вода пришла, там и механик подтянулся. Бабам отмашку дал, чего, мол, стоите, прыгайте в лодку. Они и попрыгали. Я, хоть и москвичка, культурно, последней, «прыгать» собираюсь… Тут смотрю, что-то меня в этой картинке напрягает… А, вон оно что: сидят бабы в лодке по подмышки в воде… Лодка хоть и большая, (класса «Дора»), но не Титаник всё же…
Спрашиваю вежливо, не страшно ли утонуть, вон борта над водой совсем не осталось… Сперва галдеть перестали. Потом меж собой переглянулись: стоит ли эту городскую слушать… Потом догадались авторитетное мнение послушать… Все враз, как суслики на поле, привстали слегка, и к механику головы в белых платочках повернули. Правда, что ль, потонуть можем, спрашивают. А он уже за верёвочку дёргать собрался, вальяжный такой, отвечает рассудительно:
«А чего нельзя-то? Запросто утонем, вон вас сколько налезло! Это ж какая лодка такое выдержит!»
На берег обратным манером выскочили, на механика ругаются: «Что ж не сказал, ты что, нас потопить вздумал? Да если б знали, что потонуть можно, разве б сели?» Механик послушал их, да пошёл домой. Кому охота выходной на море тратить? Да и утонуть можно, поди, им, москвичам, виднее… Ему-то никто раньше тоже про «утонуть» не говорил…
А на другой год я на такой же лодке из Нильмы-губы на свой полуостров с семьёй Антипыча шесть часов плыла. Их с женой и детьми – шестеро, четверо аспирантов с биостанции, да я с рюкзаком московской тушёнки…
Да, чуть не забыла: ещё мы антипычеву корову везли, чтобы у нас всё лето паслась… Эта сволочь по отвесным скалам носилась, как муха, только быстрее… Ну, и я за ней, (только медленнее), это работу мне такую придумали, чтоб не очень под ногами со своими «почему» да «зачем» путалась…
Ладно уж, про кошку Машку я сейчас рассказывать не буду… Кроме того, что и она с нами в лодке была, и что Антипыч её на полуострове, возвращаясь в деревню, оставил.
Когда на следующий год мы приехали и, узнав, возмущаться стали, Антипыч очень удивился и пояснил: «Так мы кошку, однако, 13 лет не меняли»… Ну, это так, к слову…
* * *
В Керети после бани все за столом.
И в Нильм – озере после бани все за столом.
И в Пояконде – тоже…
А где быть-то после бани?
На столе спирт неразбавленный, хлеб чёрный непропечённый, сырой, тяжёлый… Буханкой можно любопытного тюленя прибить. Если по голове дать… Да кому это надо?
Посреди стола – шайка с простоквашей. В неё девять ложек воткнуто… Все стоят,
как суслики. Если густой простоквашей закусывать – никакой хмель не возьмёт… Ну, по крайней мере, так говорят рыбаки.
Мужиков – восемь штук. Девятая – я. Один из них тоже не считается,- молчит всё время.
Другие меня разговорами занимают.
Говорят, в жизни пригодится… Может, думают, я насовсем приехала.
«Мне, говорит один, в Узкое сходить надо… Баба моя захворала, в больничке лежит… Мы в овражке-то малину искали… Я и сел посидеть чуток… А как стала она с меня сапог стаскивать, я примерился и точно в голову и попал… А так-то я не хотел»…
Да, степенно говорит другой, малина-то высохла вся. Вот пекариха лосятину с болота несла, мясо-то под стёганку сунула, а комар всё одно – учуял… Я тут ламинарию умятую сдавал, приёмщик говорит, фукус это, а не ламинария… Вот и я гляжу – фукус.
«Слышишь, дочка, ты её ближе к голове хватай, чтоб в воздухе не крутанулась… А на что тебе змеи-то? Галстуки своим на биостанции делать? Квасцов не жалей… На лося только с Антипычем ходи…
Он когда закричит под руку: «В голову целься! В голову!» – так и погоди стрелять…
Его Машка вон по два дня надоенная ходит».
А который молчит, тоже не так сидит, из хлеба размятого шарики скатывает,
ромбики и кубики… Потом плещет в кружку неразбавленного, и все с ним вместе молчать начинают…
Ждут главного тоста.
Мефонтий Демидыч встаёт и произносит со значением: «Ну, скривимся!!!»
Скривившись, пьют. И смотрят на молчуна. Вернее, на руки его. Тот выкладывает на ладонь шарик, ромбик и кубик, ждёт, все ли видели, широко открывает рот, в котором я успеваю насчитать четыре зуба, и с силой бьёт себя по запястью…
Все три предмета попадают в рот. Он выразительно, с утробным звуком заглатывает их, и я впервые слышу его голос:
«Ну, чего надо-то?»
Все смотрят на меня…
Кубик, шёпотом прошу я…
Тот снова делает какое-то рвотное движение горлом и животом одновременно, и на его смуглой ладони появляется кубик…
Потом – и все остальное…
Даже не зная местных обычаев, интуитивно угадываю, чего от меня ждут… Провосклицав всё, что положено, бреду к своей лодке… Она одиноко стоит на сырой полоске берега…
Берег во время отлива похож на кошачье небо… Хоть кому-то кажется, что на стиральную доску…
О чём я думаю? О том, сколько ещё всего я успею услышать до прилива, когда моя лодочка, наконец, закачается на воде…
О чём я не думаю? О том, что через тыщу лет узнаю слово «фейсбук», заведу себе столько друзей, вернее, сама у них заведусь и поверю, что это кому-то покажется забавным…