Лоскутовы

Каждый мечтает умереть красиво. Кроме, конечно, тех, кто не хочет умирать вообще. И кто не мечтал застать дома бандитов или, ещe лучше, своего мужа с любовницей, впорхнуть в комнату и спросить: «Как, вы ещё не пили мой кофе? Сейчас, я мигом…»

А у самой ямочки на щеках, чёлочка, глазки смеются. Ну, не знаю, я, например, мечтала.

Но о том, что обе эти мечты захотят у меня сбыться одновременно… нет, так высоко я не взлетала даже в мечтах.

Москва. Жаркое лето. Душно даже вечером. Я дома одна. То есть, конечно, не одна, а с гостями. Сидим, как положено в те года, на кухне. Разговоры интересные, вечер жаркий, водка холодная, песни душевные, окна – настежь…

К ночи все расходятся. В смысле, уходят. Я это помню точно, потому что долго закрывала за ними дверь. Получалось не сразу, потому и запомнила. Защёлка, задвижка, цепочка… и – в комнату. Засыпаю сходу. Голая, под простынкой. Жарко потому что. Просыпаюсь на рассвете. И сразу понимаю, что это не похмелье, а в доме кто-то есть. Ходят по кухне. Пытаюсь реконструировать вечер: жара, водка, друзья. Песни, защёлка, задвижка, цепочка.Затеряться в крохотной квартирке никто не мог.

Значит… Хотя, ничего это не значит, у нас ведь девятый этаж. С другой стороны… Слева – чужая лоджия, с нашего балкона до крыши – рукой дотянешься. А в кухне хлопают дверцы, звенят стаканы, переставляются тарелки. Неловко, что с вечера не помыла. Наверное, ищут банку с кофе. Но не спешу подсказывать, что она – в холодильнике. Хотя, кому подсказывать? В голове опять: защёлка, задвижка, цепочка. Тут-то и вспоминаю про свои девичьи грёзы – умереть красиво, кофе и т. д.

Тарелками гремят, не стесняясь, им на меня наплевать, чего стесняться, если всё равно убьют… Успеть бы перед смертью спросить, как они вошли. Одежды под рукой нет. Наверное, сбросила по дороге от двери в комнату.Неловко, они, наверное, видели её на полу.

Умереть красиво, будучи голой, конечно, можно. Но что они обо мне подумают? Ага, простыня. Надо красиво задрапироваться. Как древние греки. Или – римляне? Греки или римляне? Ладно, додумаю потом. Если, конечно, это «потом» у меня будет.

Итак: сердце сжимается, коленки дрожат, спина влажнеет, щёки холодеют… Зато руки уверенно драпируют живот, бёдра, грудь, распределяют складки… Что я, зря, что ли художник?

Выползаю в коридор. Чувствую, что стала ниже ростом. И как впорхнуть в кухню на полусогнутых ногах? Пусть даже с игривым вопросом: господа, как, вы ещё не пили кофе? Проползаю половину пути до коридорчика, ведущего к кухне. Значит, осталось полметра. Дверь на кухню плотно закрыта. Последняя перед смертью мысль: может, пронесёт, вон, не стали беспокоить меня спящую. Выпрямляюсь. Симпатичная, глазки смеются, чёлочка до зрачков, ямочки на щеках… Впрочем, ямочек у меня сроду не было.

Одна рука сжимает греко-римскую простыню. Другой – распахиваю дверь в кухню. «Господа, как, вы ещё не пили кофе?»

Я не слышу своего голоса. Может, из-за сильного грохота, может, потому, что никакого голоса не получилось. Голуби, огромные, серые, десятки голубей, а, может, тыщи, отталкивая лапами пустые тарелки, вылетают в открытое окно. Душно. Я сижу на пороге кухни в мокрой простыне и рыдаю, рыдаю, рыдаю…

Ведь два раза умереть красиво получается так редко…