PICT-Mechta

   Странные люди есть везде. На сколько-то обычных – хоть один странный. И он заметен. Про него говорят: смотрите, Коля наш до сих пор без мобильника живет, письма пишет и языком заклеивает. Или: бабке цветы несет, без всякого восьмого марта… Да и бабке под сто.
   Ну, и еще всякие несуразности.
   А вот на Белом море все люди странные. Что в деревне, что на биостанции. Потому и незаметны. Когда все странные, кто тебя отличит?
   Василь Василич вышел из моря. Вернее, приехал. На снегоходе.
   Он заглушил мотор и стал смотреть на биостанцию. Был вечер и солнце заходило у него за спиной. Поэтому для тех, кто был на берегу, Василь Василич был просто темным силуэтом, тенью, фантомом.
   Ведь там, откуда он пришел, ничего не было. Только одно море, у которого, как все знали, конца нету. Зато люди на биостанции были ярко освещены и потому казались радостными. Снег на мостках и частых уступах скал был то розовым, то синим. В общем, ему понравилось. Он шел к людям. А они стояли на месте и пытались разглядеть выражение его лица. Но выражения никакого не было.
   Он подошел ближе и спросил бесцветным голосом:
   – Ну, как тут со светом? В смысле, – работает?
   Сперва люди переглянулись – света вокруг было больше, чем надо. Потом вспомнили, что вечереет, и может, он говорит про электричество.
   – Ну да, есть движок, – сказали ему, – он работает.
   Кто-то посмотрел еще раз на темную фигуру и с сомнением добавил:
   – Вчера, вроде, работал.
   Фигура молчала, и биостанциевский завхоз, увязая в снегу, поспешил наверх, за бараки, где стоял движок. Он не включался. Завхоз скатился обратно к берегу и коротко спросил пришельца:
   – Электрик?
   – Ну, – еще короче ответил тот.
   С этого дня слабое мерцающее электричество исправно освещало станцию. Лаборатории работали, свет горел, вечером все собирались в большом бараке-столовой.
   Иногда со светом были перебои, но все относились к этому с пониманием: или запил, или какая-нибудь иная фантазия.
   А электрика и летом поди сыщи. Да и фантазии Василь Василича были безвредными.
   Так, четыре вечера подряд он обучал местных собак петь на луну. Не выть, заметьте, а именно петь. Он становился на четвереньки, задирал голову и хриплым голосом пел что-нибудь не очень веселое, про ямщика или «вот умру я, умру». У собак тоже получалось неплохо, по крайней мере, пели они одинаково.
   Летом отплывал на лодке к ближайшей лудушке и приманивал тюленей. Тоже, разумеется, песнями. Лучше всего, уверял он, тюлени шли на гимн Советского Союза. Их круглые головы с черными выпуклыми глазами появлялись то там, то здесь, и обмануть их было невозможно. Как только они слышали «Ландыши» или песню «про капитана Гастелло», их головы-буйки тут же исчезали под водой.
   Однажды Василь Василич пришел к директору биостанции и сказал, что ему нужен отпуск. На месяц. Начинались белые ночи и директор не испугался. Но, из любопытства, спросил, на что ему такой длинный отпуск. «Хочу жениться на молдаванке», – было ему ответом. – «Она уже есть?» – спросил директор. – «Найду», – отвечал электрик.
   Через месяц он привез забитую, грязноватую женщину в разных чулках. У нее было имя Феня и всегда сопливая дочка лет десяти.
   Феня стала заведовать баней, сама отмылась и огляделась.
   Она заметила, что всё вокруг не так, как у нее в деревне и захотела жить в белой хате. Неделю Василь Василич для своей королевишны обмазывал глиной деревянную пристройку, белил ее молча, и слушал Фенину трескотню. Как Василь Василич стрезву не умел говорить, так у нее не получалось молчать хотя бы минуту. Но это гармоничное дополнение друг друга длилось недолго. Еще через месяц Василь Василич опять заскучал.
   Он выгнал Феню и запил по-черному.
   Каждая трапеза в общей столовой проходила одинаково. Грибы, картошка, спирт, моченая клюква, один большой стол, разговоры, похожие на одну и ту же песню с разными мотивами. И всё одинаково заканчивалось. До поры до времени молчавший Василь Василич аккуратно отставлял от себя алюминиевую кружку, деликатно прикрывал ее темной ладонью, мне, мол, хватит. Вздыхал и произносил: «Эх, жизнь проклятущая, кабы не водка, да выучился бы как надо, я, глядишь, тоже стал бы важным… лаборантом там или президентом Америки… Нет, уж лучше президентом».
   От пропущенной возможности голова кружилась еще больше, Василь Василич ронял ее на стол и спал до утра. Стараясь не шуметь, все расходились, вечер казался коротким, да не жалко, завтра будет такой же.
   И вот однажды на биостанцию приехал аспирант Валентин.
   Аспирант был из Москвы, умный и вежливый. И первый же обед в столовой слегка изменил свои очертания.
Валентин говорил, все слушали. Хотели было поговорить сами, да было неловко. Решили расходиться. Ждали последнего аккорда. Наконец, Василь Василич поднял голову, отставил кружку, прикрыл ее ладонью и завел привычное: «Эх, жизнь проклятущая…» И под конец: «…стал бы президентом Америки». Тут умный аспирант наклонился через стол к Василь Василичу и назидательно произнёс:
   «А вот и нет, уважаемый, президентом не могли бы, потому как президентом Соединенных Штатов может быть только уроженец Соединенных Штатов…»
Василь Василич мутно обвел всех взглядом и тихо спросил: «Это – правда?» Все молчали. Умный аспирант радостно закивал головой. До сих пор я не знаю, почему смолчали остальные. Может, по привычке, а может все разом почувствовали, что на их глазах происходит убийство: убивают мечту.
   А Василь Василич вышел из столовой. В окно мы видели, как он шел в сторону замерзшего залива, и его валенки оставляли в снегу глубокие, тоскливые, черные следы.
   Больше Василь Василича никто не видал. Снегоход его, может, до сих пор валяется на берегу.
   На другой год нашли нового электрика. Он приплыл летом, на лодке, как все люди. Он был из ближайшей деревни. Не пил, не искал молдаванку и не мечтал. Поэтому рассказывать о нем решительно нечего.
   Да, движок работает с такими же перебоями, как и раньше.